Современная проза от автора рассказов, художественная, психологическая, юмористическая проза, скачать юмор

"Нынешний "Диагностический и Статистический Справочник III", применяемый психиатрами и психологами, содержит более 450 страниц описаний того, как люди могут быть дисгармоничны, - но ни единой страницы, описывающей здоровье. Шизофрения - очень престижный способ быть дисгармоничным; кататония - очень спокойный способ. Хотя истерический паралич был очень популярен во время первой мировой войны, сейчас он не в моде; его только случайно можно обнаружить у очень малообразованных иммигрантов."

Ричард Бендлер «Используйте свой мозг для изменений»

А погодка разгладилась, и тихий праздник на душе: я еду в столицу, в издательство. Приняли. Приняли-приняли. Приняли мою повесть к публикации. «Синий хвост дорожки радуги», что рисовался мною без малого пятнадцать лет. Долгая история без явного начала и однозначного исчерпывающего конца о семерых приятельницах, где каждая со своею судьбою, со своей исключительной краской, где вместе они – иллюзорная завораживающая радуга, очаровывающая наблюдателя. Следя за спектром со стороны, хочется воскликнуть: «Вы удивительны, вы замечательны, вы прекрасны. Примите же и мой случайный цвет в вашу группу.» Но группа молчит, и, углубляясь в сюжет, желание к ней примкнуть тускнеет, рассеивается. Не так все просто здесь обустроено снутри, как видится поначалу снаружи. Оказывается, это не ровные дорожки, величаво струящиеся параллельно друг другу. Это – мешанина красок и по временам непристойное граффити, отталкивающее одни цвета и привлекающее другие. Это – игнорирующие друг друга, взаимоисключаемые судьбы, и представляется, что герои, высвеченные сюжетом, вовсе не люди, но разгулявшиеся, распоясавшиеся лихие разноцветья, которые сами рисуются, как захотят: художник ими бы так не распорядился. Он способен лишь по возможности изымать их из их же игры, в меру собственных сил утихомиривая. А синий хвост, который словно бы не самим составителем и составлен, здесь – случайный полуитог беспорядочного и бесконечного радужно-семицветного движения.

Сложно. Но – приняли. И теперь я буду заключать договор и соблюдать всякие формальности. Я – автор? Не верится. Даже – не может быть. Но прошу об одном – столица, прими меня. Шум ранноутренней электрички остается позади, переходы вокзала сменяются московским «подмосковьем». Смешно: я лишь сегодня из дальнего него, но вот, отправившись за восемьдесят километров, я опять в нем. Шумят синие пузыристые поезда веселыми подземными тучками-хвостиками. Здесь каждая остановка – самостоятельный праздник, ее убранство чем-то да отличается от остальных. У каждой своя история, своя неповторимая архитектура, и поневоле представляется, что теперь я в огромном музее. Длинные мрачные прогоны кажутся короткими; их унылые скопления труб копируются, наслаиваются, но не запоминаются, память отбирает только хорошее: дружелюбные, полные света и суеты многолюдные перроны, удобные переходы, арки из красного кирпича, строгие мощные колонны, высокие мозаичные своды.

Какое, вероятно, счастье – жить в этом городе, пользоваться возможностью каждодневно спускаться в метро, любоваться разноликими станциями. Если бы я здесь родилась, я каждый день ходила бы в музеи, театры, на выставки. Ну, пусть не каждый, пусть только раз в неделю. Какой удивительный праздник представляет собою крупный город, как повезло людям, живущим в нем.

Повезло сегодня и мне. Я – обыкновенная провинциалка, с замиранием сердца ступающая на бегущую вниз ребристую ступеньку, снова так, будто делаю это впервые. Короткий переход с кольцевой к радиальной, и вот я опять в просторной зале. Пустынный перрон, ленивое покачивание стеклосиних вагончиков, разъезжающиеся дверки; просторный, пустующий же салон, шаг – и я уже снутри, могу выбирать любое место. Оглядываюсь и в последний перед отправкой момент вижу, что теперь я не одинока: невысокий, смугленький, деловито-серьезный на вид господин впархивает в захлопывающиеся двери. Успел. Но лицо без радости. Скорее, чем-то сильно озабочен. Глядит по сторонам, замечает меня, напряженно всматривается. Гость столицы, и, как лаконично говорят теперь в новостях, «лицо кавказской национальности». Но ничего, ведь я – тоже гость. Улыбаюсь. Интересно, как ему моя родина? Он: пристально смотрит, словно бы что-то вычисляет, нервно – отмечаю, как ходит его горбоострый кадык – сглатывает, прищуривается, скругляет глаза, снова щурится и делает шаг в мою сторону:

Вот и ладненько, вот и хорошо, вот и заговорили. Небось, в переходах запутался, глупышка. Худенький; пыльно-темный пиджак на плечах, шерстяной джемперок споднизу, пыльно-мягкие, со следами складочек брючки. Понурый, поджарый, осунувшийся. Или мне так кажется?

- Шьто, шьто мьнэ дэлать, ськажи, а? Шьто мьнэ тэпэррь дэлат?!

- Ныэт! Я сыгодна толлка прыэхаль! Толлка на вакзаль зашель! Шьто тэпэрь дэлат?!

Пожимаю плечами: странная история. Мне-то почем знать, что ему теперь делать. Мысленно теряю интерес; разглядываю его стоптанные, с востроносыми кончиками ботинки. Все-то в нем угловато: острый до колкости взгляд, горбинка носа, напряженный клин вытянутого подбородка, остроклювые обшлаги пиджака, углистые плечи, заугленные до острости локотки, унылая сутулость и даже сбитая обувка. Отворачиваюсь, но разговор пока что не закончен.

- Ныэт! (Отходит вглубь салона; переминается с ноги на ногу; возвращается.) Ныэт! Шьто мьнэ дэлат?! Пасьпарьт украль! Дыэнги украль! Шьто тэпэрь дэлат?!

Кто украл, у кого украл, при чем здесь паспорт? Ничего не понимаю. Интерес к попутчику потерян, однако разговор еще идет:

- Шьто, шьто, шьто мьнэ дэлат, скажи? Шьто тэпэрр дэлат?!

Догадываюсь, что нужно делать мне: молчать и в диалог не ввязываться, стоять тихо, по возможности не двигаясь. Случай, конечно, неприятный: оказаться в вагоне посреди шумного метротоннеля наедине с нервно-дерганной малорусскоговорящей угловатой темной личностью.

- Шьто мьнэ дэлат, ськажжии! (Внезапно подпрыгивает.) Утрам прыэхаль, толлка вышель, пасьпарьт украль(!), дыэнги украль(!!), дакумэнта украль(!!!), выэщи-и… (Воет ушибленным волком, но заканчивает знакомым ему словом): украль! Шьто мьнэ дэлат?! (Воет.)

Догадываюсь, что нужно делать мне: срочно перейти в другую часть вагона.

Здесь же, не сходя с места, догадываюсь, что того, о чем я только что догадалась, лучше не делать.

- А-а-а! Шьто мьнэ дэлат?! Иэхат дамой?! Дыэнги нэт, пасьпарьт нэт, выэщи… (Подпрыгивает; отпрыгивает; воет.) Выэщи-и! Тожжя нэт! О-о-о, шьто тэпэрр дэлат?!

Знаю, что делать: держаться от него подальше до ближайшей остановки. На ум является стоп-кран, ввиду бесперспективности уходит.

Прыгает (слава Богу, далеко), бьет себя кулаками в грудь, зычно, по-звериному, воет. Мечется бешеным шакалом промеж диванных рядов. А я еще когда-то хотела там сесть. Как давно это было. Теперь перспектива изменилась, и счет пошел на секунды. Скоро станция, там много людей, надо переждать до ближайшей остановки. И стоп-кран, если им воспользоваться… Нет, лучше не пользоваться.

- Ныэт! Шьто мьнэ дэлат, ськажжи-и-и! Пасьпарьт ныэт, дыэньгы ныэт, дакумэньта ныэт! Выэщи-и… (Снова воет. Да как близко-то…) Ныэ-эт! Ножьжь взат и паррэзат вьсэх! Паррэзат!

О, господи. Чувствую, что холодею. Разве ответить чем-нибудь стихотворным, наподобие: «Не узнаю тебя, Россия!»? Или попросить начать резать без меня? Полпути уже пролетели, неужели именно сейчас такая срочность?

- Ножьжь взатт! Парррэзат вьсэх! (Машет руками, носится по проходу.)

Я в это время: кажется, еще стою… «Пресвятая матерь-богородица, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси»... Или это из «Отче наш», который именно и есть «на небеси»? Да какая теперь разница, когда на языке вкус запоздалого «Боржоми»! Усилием воли, однако, все еще стою…

Проще было бы заснять этот случай на видеопленку и выложить на You-tube. Но что поделаешь, если камеры нет под рукой, да и шевелиться опасно? Остается замереть, сдерживая дух, и подстраиваться под скоростное покачивание вагона. «Меня нет. Не смотри на меня, не смотри. Я – шум колес, вихляние бегущего состава». Главное, ненароком не встретиться с беснующимся взглядами. Здесь как в «Вие» – обернись на него, и демон разнесет тебя на куски. Каковым тогда будет удивление пассажиров, занявших в ожидании стремительно приближающуюся, вымаливаемую мною спасительную платформу? Что-то совсем не хочется наблюдать кровавую сцену вскорости свысока, блуждая прозрачной душой между тем миром и этим, вознесясь попервоначалу к ближайшей краснокирпичной арке. А потому - замри. Умри. Воскресни. Мне бы только хвост туннеля простоять да тормозной путь продержаться. Поезд уже сбавляет ход, притормаживает. «Шьто мьнэ дэ-э-элать?!! Шьто? Шьто? Шьто?» - (Мысленно): «Потерпите до ближайшей остановки. Ну, пожалуйста!» Нервно дергается, топает ногами, скачет: «Ныэ-эт! Толлка ножьжь вза-ать!» - (Шепотом, себе под нос): «Боже мой! Ты ведь уже тормозишь. Ну, оттормози его до станции?» Машет руками и срывается куда-то в сторону. (Про себя): «Вот и иди туда. Отт хар-ра-шо! Всего-то пара секунд осталась». Поезд усиленно сбавляет ход, вырывается на свет из туннеля. Да здравствует самое гостеприимное в мире метро! Самое скоростное, самое доброжелательное!

Двери грохоча открываются, и я стремглав выбрасываюсь изнутри. Не успев сесть, не добравшись до нужной мне остановки. Да пусть ее! Лишь бы живой остаться! Но самое главное, оказывается, впереди: я-то выхожу, а он…

А он – за мной! Летит, копируя мой след, моей же скоростью! Что мне теперь-то делать, скажите?!

Подбираюсь, обжимаюсь, усыхаю, съеживаюсь, вхожу в колонну в следующий миг. Прилипаю к ней, сливаюсь. Не дышу. «Осторожно, двери закрываются…» И вот тут он – туп-туп-туп – мимо меня – и в соседний вагон – шмыг! (Торжествую): «Вот что крест животворящий делает!» Открепляюсь от защитницы-колонны, охранительницы-утишительницы-укрывательницы-заступницы, – широченной, мраморной, прохладной на ощупь; два шага назад – и я опять в галантно пустующем салоне, а он маячит в соседнем, за добротным двойным стеклом. Теперь-то можно присесть и расслабиться, и без стестения глубоко вздохнуть, и привести себя в относительный порядок. И можно спокойно смотреть (без?)радостное немое кино (в шумном туннеле да за двумя рядами широченных окон), как меняются в лицах сидящие – от удивления и непонимания до ужаса – к кому поочередно подбегает мой бывший попутчик, худощавый и впечатлительный, отважный, нервно-мстительный житель Кавказских гор. Вот он входит в раж, начинает скакать, метаться, дергаться, вот он будто бы вынимает лирично воспетый им нож. Народ озирается, переглядывается, пересаживается. Примеряется, доберется ли, успеет ли кто достать стоп-кран в одном рывке и прикидывает, много ль выйдет от этого толку. Согласитесь, наблюдать такой кинофильм со стороны гораздо удобнее, нежели принимать в нем (да еще и один на один) непосредственное участие. Но я знаю, что читать это будет значительно веселее и проще. Ну же, читатель, пока горец бьется в конвульсиях, смейся! Веселись, просвещенный народ! Хохочи надо мной, чудом спасшейся, экзальтированной, эмоциональной, хитро, небось, преувеличивающей (совершающей свой от гиперболы до гротеска банальный, всем известный сочинительский рывок), потешайся-хохочи над пассажирами из соседнего вагона. Придумай защитную фразу-слоган «а нечего кататься в убогом общественном транспорте, да еще и похвалять его», отгороди себя от реальности, стань на ступеньку выше. Прошу лишь об одном: будь осторожнее и не захлебнись от смеха. Ведь именно ты, читатель, живешь в этом мире. И каков ты, таков и он. Так что, конечно, веселись, уважаемый. Мне и самой порою бывает смешно почти до слез.

На следующей остановке его выводят, точнее, полувыносят. Он истерит, что отлично слышно через раскрытые проемы. Серая, перетянутая кожаной сбруей милиция цапает и волочет гостя нарядной столицы в свою серую же, пыльно невзрачную берлогу. Всего тебе доброго, смело сошедший с гор и с ума, малообразованный бывший попутчик!

Ну а я – добираюсь до необходимой мне станции. В издательстве слышу первый, практически обязательно располагающий к приятной беседе, вопрос: «Как Вы до нас доехали?» – «С трудом-с…» – двусмысленно отвечаю. И чувствую, как тень незадачливого горца, обманутого, обобранного, осмеянного, отловленного и изолированного медленно тает.

На обратном пути, просматривая под стук колес бегущей электрички работу Ричарда Бендлера, натыкаюсь на строки: «Истерический паралич сейчас не в моде; его только случайно можно обнаружить у очень малообразованных иммигрантов, которые не идут в ногу со временем. Вы счастливчик, если можете найти его сейчас.»

По всей видимости, я и есть тот самый счастливчик, только ничего об этом пока что не знаю? Но в любом случае, спасибо тебе за все и – до свидания, дорогая столица!

Шьто мньэ дэлат. Ськажи?