Современная художественная проза
 
Гостевая книга Письмо автору
Главная Об авторе Почитать Пресса об авторе Контакты
Новая книга. Город встреч и прощаний.
Спешим, чтобы остаться на бумаге
Во всеоружии растраченных чернил,
Чтобы сказать потомкам: «Вот как надо!»
Или пожать плечами: «Я так жил».
«Пусть светит месяц – ночь темна».
Пусть говорят, что жизнь – одни печали.
Не соглашусь: последняя весна
Последней осени уступит дни едва ли.
Вы уходите, и жизнь теперь пуста,
Торопливы многоточия и точки,
Получается, сегодня неспроста
Мысль спешит: она ложится в строчки.
Не начать мне с чистого листа:
Вы всегда мой почерк узнаёте.
Пустяки, что жизнь теперь пуста, –
Вы уходите, и значит, Вы вернетесь.

Екатерина Алхимова
Голосование
 
Вопрос:
Что вам не нравится в сайте?

всё нравится
мало рассказов
неудобная навигация по рассказам
редко обновляется сайт
скучные рассказы
другое

 
 
Популярные рассказы
 
 
 
Новости
 


01.04.2013
Третий апрель

Этому апрельскому рассказу уже три года.


01.01.2013
Любопытные ореховые новости!

Поздравляем всех с новогодними праздниками и - с обновлением раздела "Новое"! Теперь в нём появился очередной рассказ: "Ореховый практикум".


01.09.2012
И снова рассказ!

Смешной и немного грустный Продавец дождя.


01.05.2012
Новый рассказ из сборника "Коллаж интимных отношений"

Екатерина Алхимова поздравляет всех с майскими праздниками и выкладывает новый рассказ - "Папа тоже пропал".

Все новости
 
 
Где купить
 

Книга “Город встреч и прощаний” в магазинах города Москвы.

 
 
Аудиорассказы
 
Скачать аудиокниги

Вы можете прослушать и скачать рассказы в аудиоформате на нашем сайте.

 
 

Синий хвост дорожки-радуги

"Синий хвост дорожки-радуги" - это рассказ из сборника "фантом аномального лета". Рассказы, составляющие этот сборник, объединены особым стилем, их отличает новаторская подача материала. Основная тема рассказов - различные судьбы людей, высвеченные под определённым углом зрения; характеры этих людей, их переживания. Большая часть произведений, вошедших в сборник, разворачивается на фоне картин летних аномалий прошлого года.

- И не смей даже думать об этом больше. Ты же видишь, как тебя раздражает эта ситуация.
- Раздражает… ситуация… - она заимела привычку откликиваться рассеяным эхом. В голове носились два слова: «ситуация» и «раздражает». Теперь она повторяла их про себя, вероятно, пытаясь вытеснить тем самым их истинное предназначение. То, что ее действительно приводила в непомерное замешательство сложившаяся картина, было как минимум очевидно. Иначе она не позвонила бы в ночи, сдернув подругу с постели. Сама она вторые сутки проводила без сна, так велико было ее чувство неразрешимости запутанного положения. «Я опять беру на себя слишком много». «Я опять в тупике». «Я беспомощна». Клубки мыслей катались в голове, которой было не до отдыха: вопрос, в чьей власти она сейчас находится, казался ей чудовищным. Как хорошо иметь собственного психолога, к кому можно в любой момент обратиться. Но сколь сложно бывает подчас самому целителю душ. Подруга на проводе выдержала умиротворяющую паузу и приступила к очередной серии внушений:
- Не смей. Я вообще считаю, что это не твоя работа. В мире достаточно профессиональных редакторов, критиков, рецензентов, чтобы ты тратила еще и на эту специфическую деятельность свой талант. Ты – автор. Запомни это. Людям ты нужна именно как автор, и как ничто другое. Ты неспособна вникать в низкопробные тексты, править их, придавать им удобочитаемую форму. Поразмысли: полвека ты живешь высококлассной литературой, наслаждаешься великолепными работами изысканных мастеров словесного жанра, пристально изучаешь их труды, по многу раз перечитывая. Ты учишься у них мастерству непревзойденного рассказчика, ты преклоняешься перед ними как перед алтарем, ты пробуешь писать сама, и вдруг обрекаешь себя на изучение третьесортной, - не могу подыскать лучшего слова, - макулатуры. Этим ты просто втаптываешь собственный талант в грязь. Ты унижаешь, ты уродуешь себя, понятно? Ответь, тебе больше нечем заняться?
Она слушала и покорно кивала прохладному голосу, врезающемуся в ее мир из призрачного далека: подруга-психолог жила в другом городе. «Эх, сколько денег уйдет на сегодняшние переговоры… Но иначе мне не уснуть…»
- Не слышу! Тебе больше нечем заняться? Разве теперь ты ничего не пишешь?
- Пишу-у, – она оживилась, выбираясь из дурнотного оцепенения. – Я составила пару рассказов, а третий вышел за рамки, развалившись в маленькую повесть. Так музыкально, ритмично, – он почти закончен, – так аккуратно получается по форме, что я на него не нарадуюсь.
- Сосредоточимся на слове «почти» и вернемся к вопросу. Тебе больше нечем заняться? – теперь холодный тон грубокожего садиста без стеснения буравил ночное пространство, но раздавленный «автор» этого не замечала.
- Е-эсть.
- Так почему же ты игнорируешь собственные дела? Чем вызвано твое избегание? – садист заметно увеличился в размерах.
- Я… я… н-не избегаю-у…
- Детский лепет. Ладно. Хорошо. Расскажи о своей новой работе.
- Моя новая мини-повесть… - «автор» попыталась сосредоточиться. – Знаешь, она – такая лапочка…
- Не знаю. – Садист упрямо не хотел отставать от своей жертвы. Впрочем, его можно было понять: он мирно спал, «накушавшись» человеческих узоров за день; ароматные мятные всходы, высушенные и измельченные, всыпанные в подушку-думку, бродили по сновидениям, навевая картины серебристо-зеленых от росы полей, и колокольчик с иллюзорной церквушки на холме переливчато звенел, но вот он начал неотвратимо приближаться, нарастая, переходя в гулкий стон, унылое мракобесное завывание. Он уже бил по вискам, сдергивая с постели. Женщина неуклюже отвернулась от распадающейся благоухающей перспективы и резко вскочила на ноги. Ночные звонки были ее профессиональным кошмаром: некоторые клиенты, годами влача за собой тяжкий груз неразрешимых проблем, накапливая их и блуждая в лабиринтах своего мучительно мутного прошлого, попав к ней на прием и впервые столкнувшись с реальным положением вещей, проглядывающим сквозь серую, буднично непривлекательную завесу настоящего, к определенному моменту консультирования представляли собою жалкое зрелище. «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель?.. Невероятно. Не может быть.» Они кричали изнутри, сопротивляясь всем своим естеством, они плакали, упорно отказываясь переделывать хлипкую неконструктивность собственного мышления. В жизнь их, – как им теперь виделось, куда как размеренную, – врывался безумный кошмар четкого видения истинного состояния дел – унылого, беспросветного, безвариантного, бесперспективного; и на этом судорожно мечущемся островке сознания психологу предстояло создать нового человека. Целительный катарсис, прописанный в учебных пособиях как «очистительный процесс, участвующий в формировании целостной психики», оказывался для некоторых клиентов неподъемной губительной силой, накрывающей их с головой, утягивающей в бешеный водоворот хаотического бессознательного. Выжить могли лишь те, кто хотя бы умел держать себя на воде, но тем, кто только учился плавать, из омутов, казалось, не выбраться. Последний вчерашний консультируемый был из числа подобных несчастных. Добрый месяц исправно посещая комнату специалиста, он только теперь дал целителю возможность вплотную приблизиться к себе, обнажив корень бед, образовавшийся, как и положено, в детстве. Его теплосердечный дед, ныне («слава Богу» - пикантно обронила психолог) почивший в бозе, являл лично для него пример незабываемых жутких младенческих кошмаров. «Однажды мы шли вдоль реки, и к нам приблизилась дворняга. Ничего особенного. Я просто хотел ее погладить… Понимаете? Дедушка ударил меня по руке, а потом по затылку и спине… Я не понимаю… Но ведь это нормально?» Взгляд рассеян, следы страдания на лице. Наконец, остекленелые зрачки входят в фокус. «Что значит «нормально»? Вы можете пояснить?» – «Дедушка был просто несколько агрессивен…» – «Что значит «несколько»? Что Вы вкладываете в это понятие? Для Вас, если бы он Вас искалечил или убил, он был бы в достаточной степени агрессивным? Смогли бы Вы тогда трактовать его поведение как отклоняющееся от нормы?» Тишина. О, эти причудливо изощренные эвфемизмы; о, дорогие клиенты, – милые вы, безутешные мои! Вы через одного разбавляете краски, описывая собственные злоключения тусклыми вялыми голосками, будто рассказы ваши совсем не о вас, но о ком-то давно ушедшем из мира. Вы донельзя уплощаете собственные переживания и бредете затем по жизни, норовя под всех и вся подстроиться, все перетерпеть, со всеми примириться. О, несчастные, перебитые в раннем возрасте, переломаные, покалеченные мои. Вы терпеливо прячете свою боль, хороня на задворках сознания грубые страницы давно ушедшего. Вы подобны бесцветно опадающим листьям, молчаливо скрывающим память неудачно холодной весны и незадавшегося лета. «Так. Вы подумали. Давайте попробуем еще раз. Что же будет для Вас в достаточной степени агрессивным?» – «Не знаю…» Снова отчужденный блеклый взгляд и внешняя рассеянность; а я целый месяц воюю с его ювелирным умением тревожиться по пустякам да глуповато улыбаться без причины. Витиеват наш путь, тернист и многосложен. Но ничего, теперь все пойдет как по маслу – вдохновенно, крупными мазками, неспешно, несуетливо. Главное, катарсис пережить. «Я не понимаю… – нерешительно приходит в движение клиент. – Он бил меня часто вовсе ни за что… По голове, лицу… По будням моя мать отводила меня к нему, сажала в передней и спешила на фабрику. Иногда я просил ее не оставлять меня с ним, но безрезультатно: кажется, она меня вовсе не слушала. Я был каким-то потерянным, ненужным. Все детство я ощущал себя лишним. Знаете, но он был умным, образованным человеком. Занимался со мной математикой… Он многое мне дал…» – «Слышать такое не могу! Лучше б себе оставил, ясно?!» Все, достаточно. Открепляемся от воспоминаний, переходим к тренингу. «Сейчас я попрошу Вас кое-что сделать. Это упражнение поначалу кажется необычным, но опасного в нем ничего нет. Итак, приступим…» А на прощание обязательно: «Я настоятельно прошу Вас, если в ближайшие несколько дней Вы почувствуете себя хуже, не изводитесь невысказанностью, звоните и срочно являйтесь ко мне на прием. Эмоциональный фон необходимо поддерживать в позитиве, на определенном уровне». И головоломчатая боль: справится сам или же не справится? И мысленное обращение как к живому, к абстрактному понятию – катарсису, без которого ну никакая терапия будто бы даже невозможна: «О, ненавистный. О, мучительный. Удушливый, слезливый, «очистительный». Безумный, нервный, вязкий, раздражающий. Тревожащий, еды и сна лишающий. Потерянный. Несокрушимый. Ломкий. Унылый, беспросветный, резкий, громкий. Терзающий, зовущий, обещающий; манящий, нити мыслей поглощающий…» «Стенающий, …чего-то там творящий» – сумбурные, полузабытые строки одной успешной сокурсницы, внезапно прекратившей учебу перед самым дипломом и переместившейся в благостную поэтическую перспективу. «Чист и легок, вероятно, путь нашедшего рифму поэта. С истинным же катарсисом работать приходится мне». И слезящиеся глаза клиента в качестве последнего вечернего воспоминания; и уплощение собственных переживаний: «Все в порядке, просто работа такая». А ночью звонок. Как же она обрадовалась, услышав знакомый голос писательницы-приятельницы, пусть даже с жалобными минорными нотами:
- Прости, Москва, но Воскресенску не спится.
- Ты меня напугала. Что у тебя?
- Тут история такая…
- До завтра не подождет?
- Не могу до завтра: уснуть не могу. Места себе не нахожу. У нас зловещий туман, едкий, слезчатый. Вторую неделю тянется. Жара невыносимая и глухой туман. Как в фильме ужасов, вероятно. Мне кажется, мы вымираем. Будто вся природа против нас.
- Тебя смог беспокоит?
- Да дело не в нем. Но в двух словах не опишешь. Ездила вчера, – правда, если взглянуть на часы, то почти два дня назад уже, – в банк. По улицам сейчас без влажной повязки не пройти: висит сизый дым, как в комнате для курильщиков. Дороги вымерли, изредка встречаются призрачные, странного вида прохожие с нездоровым выражением на лице – скорбные, скособоченные, будто с похорон, через одного в марлевой тряпице. Я и сама почти не расстаюсь с марлей: даже в квартире не продохнуть. Дым забился, минуя щели в окнах, в дом, заполонил его тягучей зловонной массой. Жара безумная; хорошо, хоть водопровод работает. Так вот, еду я в автобусе, а напротив сидит пожилая женщина, газетой обмахивается. Пот льет с нее мелкими невзрачными ручейками, стекает по подбородку, капает на кофточку. Я спросила: «Вам плохо?» Короче, мы разговорились. Оказалось, она такая же как я: тоже пишет книги!
- Та-ак…
- Нет… Впрочем… Ладно, слушай дальше. Написала она целый роман, на восемьсот семьдесят страниц, встретилась с литературным стилистом. Та, с ее слов – художник от Бога, искусно подправила текст, и теперь она ищет издательство, где работу ее примут в работу. Каламбур. Хотя… Интересный оборот. Надо запомнить. Итак, ищет она адекватное издательство и везде встречает отказ. Замысел ее, видите ли, по словам редакторов не найдет отклика в читательской среде. Спросом сейчас пользуются книжки-однодневки простенького детективно-любовного наполнения да переводы из-за рубежа, где, как известно, во все времена сочиняли лучше. Принялась я ее успокаивать, мол, спрос порождает предложение, а предложение воздействует на спрос, и потому ее, пока не изданная, книжка сформирует в свое время новый спрос, так называемую новую читательскую группу. Смысл моих слов предельно ясен, продиктован желанием подбодрить начинающего автора. Родом она из Киргизии, из города Ош, последние десять лет живет в России. В прошлом – научный работник, теперь на пенсии. От скуки, – но скука, по-моему, здесь выступает скорее строкою самокритики, – начала писать, и вот, готов целый роман. С любовью, с мистикой, с общечеловеческими вопросами: чем является для обычного человека духовность; как религия сопрягается с творчеством; какую роль в жизни общества играет научный прогресс и тому подобными. В литературе моя новая знакомая отдает предпочтение классикам: Золя, Гюго, Голсуорси, Бальзаку. Названный ею ряд фамилий был в достаточной степени ограниченным, но я не обратила внимания: жара, удушливый смог, да и автобус, куда я села, шел непривычным маршрутом, неожиданно завезя нас на окраину, а не в старый город, не в центр. Фантом аномального лета: я перепутала маршруты и в банк попала лишь к вечеру. Но все это мелочи. Главное – я согласилась ей помочь. Дала свой электронный адрес, и мы условились, что по прочтении первой сотни страниц я опишу ей свои впечатления и, если нужно, помогу с редактурой. Вот, вкратце, и все, если опустить легкое дымовое безумие: Шатура горит, солнце сочится сквозь пелену тумана ядовитым лягушачьим пламенем. Впору применять иммажинистскую кисть для описания колоритных подробностей: ввечеру на лавочке подле соседского дома сидел труп престарелой женщины. «Сидел труп». Может, она была еще живая, но безвольно уроненные руки, отрешенно повисшая тыковка головки и поленьями распавшиеся нижние конечности другой мысли не оставили. Каюсь: я не подошла. Мне стало дурно; охватил тошнотный приступ паники, и в глазах потемнело. Я заторопилась к собственному дому.

В подъезде дым, на площадке едкий взбух слезоточивого тумана. Сосед лающе кашляет: разыгралась астма. Садняще, надрывно, надсадно – любое слово подойдет – в моей квартире от этого шума пугающе булькает эхо и гуляют стены. Что ж, ты же была у меня, глупо предъявлять претензии к старому, в деревянных перекрытиях дому с глубокой поперечной фасадной трещиной. Мы спасаемся в ванных. Комнатах: соседка надоумила взять простыню, намочить да заткнуть щели в проемах окон. Но все это поздно: небо, кажется, упало. Оно оборвалось под тяжестью гари и шуркнулось оземь. Раскатилось, и мелкие его обрывки ввалились в жилища. Пять дней подряд разлагающиеся небеса плавают в моих комнатах, спят на моих простынях, едят из моей посуды, изучают содержимое холодильника. Они моются в моей воде, смотрят мой телевизор, они даже газеты мои читают, опережая меня. Да что читать! Они их пишут: новости изобилуют сводками о территориях, где буйствуют пожары, о смоге, задымлении, засухе и безрадужных перспективах. Безрадужных. Безрадужных. Вспомнила. Ведь я не об аномальной жаре собиралась сказать, ведь это все бы ничего, как если бы не самое главное: тем же вечером я получила обещанные сто страниц. Конечно, удивилась: их оказалось полные восемьсот семьдесят, несмотря на то, что точно помню – только на сто договорились. Но я была в азарте и почти тотчас погрузилась в чтение. Сейчас ты как психолог начнешь расспрашивать, не подмешалась ли к азарту читки доля любопытства или, как ее еще можно назвать, жажда контраста с абсолютным вопросом «Чьи работы лучше?»
- Ты хочешь об этом поговорить?
- Нет. Но я заранее оправдываюсь: не собиралась я с нею соревноваться. Я хотела только помочь, но дело-то в том, что там помогать оказалось просто нечему! Поначалу я искренне удивлялась, неужели можно так плохо писать? И пыталась по мере возможностей что-то подправить. Странице примерно к двадцатой возможности мои иссякли и далее я механически перелистывала работу, откровенно недоумевая, где же обещанная мистика, где любовь, где хотя бы намек на «общечеловеческие вопросы»? На следующий день я все еще читала, – ведь слово же дала, - да и замысел у автора «наполеоновский»: заинтересовать своим произведением спонсоров, отрекламироваться, издаться крупным тиражом, а для этого, я уверена, необходима правка; но вникать в текст становилось все мучительнее. Сотня страниц оказалась для меня неподъемным грузом: при кажущемся отсутствии сюжета автор без конца добавляет в рельеф новых героев, которые тут же теряются без следа и без надежды на их повторное появление. Знаки, вклиненные в текст, по идее, неспроста, оказываются брошенными составителем буквально на произвол судьбы, так как впоследствии тема их не развивается. Но это все – только полбеды. Самое ужасное состоит в том, что пишет она, как землю копает – тыр-пыр. Тыр-пыр. По диагонали.
- Можешь пояснить?
- Ну, как бы, что вижу, то пишу. Но это не классический «поток мыслей», не Кафка. Я даже не знаю, выйдет ли у меня с примером. Сама я так даже в юности не писала. Ну, скажем, в повествовании заходит речь о еде. «Они сели обедать точка Потом они пообедали, вышли из-за стола, убрали со стола посуду и решили идти гулять точка День стоял прекрасный точка Стояла ранняя весна точка Они вышли из дома, постояли перед домом, потом направились к друзьям, по пути они вдыхали аромат талого снега и наслаждались свежим воздухом точка». Нет. Моей фантазии не хватает.
- Скорее, твоя фантазия в данном случае является существенной помехой.
- Нет. Ну, то есть, наверное, да. Эврика! Я лучше тебе отрывок зачитаю!
Психолог поморщилась: думка, в спешке слетевшая с кровати вслед за хозяйкой, жалко опадала уголками в сумраке комнаты, вид имея совсем позаброшенный. Зевнув и сладко потянувшись, женщина сбросила накат дремоты, подобралась, кивнула и решительно выдохнула: «Давай». Нежный образ безбрежных, подернутых зеленью лугов, маняще было приблизившийся, снова расползся, потеряв ясные очертания. Из трубки доносилось:
- Вот. Я открою наугад первую попавшуюся страницу. Из тех, что еще не читала. Чтобы был, так сказать, непредвзятый взгляд… Ну, хотя бы здесь… Слушай: «С поляны неслись крики весенних птиц. Изабель прижалась к Азиз-джону. Ее полные груди, казалось, проткнут его грудь. Он чмокнул ее в щеку. Они вместе вздохнули и решили спуститься к озеру. Она шла первой. Он смотрел на ее красивое платье и потом обогнал ее. Она теперь шла за ним. Вдруг она вскрикнула, потому что ее больно уколола травинка. Он остановился и обернулся. «Что случилось?» - сказал он. Он казался напуганым. «Это ничего» - сказала она. Они пошли дальше. Впереди показалось озеро, его весенние воды широко выдавались вперед. Азиз-джон понесся вперед под напором обуреваемых чувств. Он подскочил и перепрыгнул повалившееся дерево. Изабель было хорошо с ним. Она чувствовала окрыляющее чувство влюбленности. Теперь озеро было близко. Он встал в одном метре от берега. Изабель встала в четырех метрах от Азиз-джона. На другом берегу озера, через триста восемьдесят метров, четко виднелись стволы шести деревьев и молодая трава. Вокруг было тихо и красиво.»
- Стоп! Я полагаю, этого достаточно. Или ты намерена все девятьсот страниц зачитывать?
- И так – вся книжка. Низкий словарный запас, отсутствие синонимов. Куцые, обобранные предложения. «Тихо – красиво», «пошли – пришли», «казалось – показалось», «через триста метров, через четыреста, через пятьсот». Ты зря прервала, я смотрю – там движение намечается. Очередные «округлые груди, протыкающие партнера по направлению к озеру».
- Я просто подумала: может, ты мне мстишь за что-то? Взгляни со стороны. Ты звонишь в два часа ночи, извиняешься, плачешь, кричишь. Рассказываешь витиеватую историю с явно нездоровым налетом о встрече с якобы единомышленником, предполагаемым коллегой по творческой мастерской, который оборачивается не злым гением, разумеется, – до такого статуса ему бесконечно далеко, – но чудищем из табакерки. Обыкновенным хвостатым чертиком, который, – задумайся, – не имеет к тебе ни-ка-ко-го отношения. Далее ты, – с явным упоением, – зачитываешь мне его несуразную бредятину…
- Я без явного упоения… – «впечатлительный автор» испуганно переменилась в голосе. – Я вообще не хотела это читать. Оно бездарно, бессмысленно, оно лишено каких-либо рамок, форм. Оно скорее смахивает на ахинею, нежели на литературное произведение. Оно грубо, топорно. В некотором роде оно даже безнравственно. Оно бесит меня, понимаешь?
- Предназначение беса – бесить, между прочим. А ты и клюнула. И слопала наживку! И болтаешься, как рыба на крючке, и от тебя уже тянет свежатинкой. Короче: я хочу спать. А потому выбирай. У тебя есть ровно три пути из – в кавычках – безвыходной ситуации. Первое – отослать ей завтра хвалебное письмо. Прочла, мол, все восемьсот семьдесят ваших страниц. Страстно жажду продолжения. Ночами не сплю (и это правда), перед глазами как живые вырастают главные герои (что тоже похоже на истину), столь дерзко, благодаря высокому уровню таланта, вы их изобразили (ложь). Второе, – экономичное, – не отвечать ничего. И последнее – написать, что материал требует доработки, что тексты, на твой взгляд, следует сократить, что в литературе, как и во всем остальном, весьма важную роль играет чувство меры. «Лучше меньше да лучше» – таково, на твой непрофессиональный – я подчеркиваю – взгляд, золотое правило искусства. Итак, выбирай. Время пошло.
- Врать я не буду.
- Молодец. Хорошая девочка.
- Не отвечать невоспитанно.
- Умница! Какое чуткое отношение к людям!
- Не в этом дело. Я сама находилась на ее месте не один десяток лет. На меня откликались лишь жалкие журналы, с готовностью размещавшие мои скромные работы. Редакторы расхваливали меня, но на фоне ледяного игнора крупных периодических изданий это выглядело как безвариантная ложь. И только написав мою крупную, стастраничную синехвостую дорожку-радугу, я получила возможность издать все свои работы одной книжкой. За свой собственный счет, без никаких меценатов-спонсоров. Когда я встретила эту Ренату Искандеровну, я тотчас прониклась жалостью к ней, ведь она по сути проделывает мой путь…
- Не надо много слов. Давай разберем твои ошибки. Но предварительно я попрошу тебя запомнить все, что будет озвучено мною минутой позже. Я не хотела бы сотрясать пустоту, и потому взываю к твоей внимательности. Впоследствии ты станешь использовать полученные знания с пользой для себя. Теперь к делу. Уважаемая Рената Искандеровна никогда не проделывала, не проделывает и не будет проделывать твой путь, как ты изволила выразиться. Она проделывает только свой путь, который к твоему пути не имеет ни малейшего отношения. Проникаясь жалостью к ней, ты лишь даешь выплеснуться резервуару с бессознательной жалостью к себе, накопленной за долгие годы. Я прекрасно понимаю, что самое лучшее лекарство от депрессии – это помощь тому, кто нуждается в ней – помощи – еще больше, однако здесь велика вероятность попасть в ловушку. Как ты отличаешь того, кому действительно необходимо твое участие от того, кто просто хочет тобою попользоваться?
- Как это как? На интуитивном уровне!
- Но интуиция не дана человеку свыше. Она формируется в процессе наработки жизненного опыта. К примеру, моего вчерашнего клиента в детстве обижали, он много переживал, плакал и впоследствии, встречая заплаканных людей, он моментально проникается к ним сочувствием. Ведь слезы – показатель страдания. Но есть масса людей, великолепно играющих на чувстве жалости, которые, приобретя свой жизненный опыт, отличный от его, как небо от земли, прекрасно уяснили, что для того, чтобы что-то получить, нужно попричитать, поныть, пустить слезу, пожаловаться. Как ты отличишь людей, подобных моему клиенту, от тех, кого я только что описала?
- Я отличу! Я их очень хорошо чувствую. Нет, сегодняшний случай абсолютно не из этой оперы.
- Ах, какой пыл в голосе. Но сегодняшний случай и не из оперы, когда нужно срочно бросаться на помощь неизвестному автору, всерьез рассчитывающему на спонсорское вложение средств. У нее другой путь, отличный от твоего. Не мешай ей идти своею дорогой, понятно?
- Но я же не мешала. Ты только все запутываешь.
Мечтающий впасть в спячку психолог пожала плечами. «Это моя работа – «запутывать» таких как ты, чтобы вы начинали думать, а не кататься всю жизнь в затрапезном вагончике, используя одни и те же ржавые рельсы бессознательных установок».
- Повторяю еще раз: не мешай ей. Уступи дорогу. Она старше тебя, по сути – пожилой человек. Она хочет поделиться с людьми своим уникальным жизненным опытом, но не представляет, как это сделать. В довесок к тому она хочет на этом опыте подзаработать, умело используя чужие таланты и возможности. Она составляет тексты быстро, но некачественно. Из этого следует, что она нацелена на количество, что качество выпускаемого продукта ее не волнует.
- Но она же просила подсказать, в чем состоят ее промахи. Она сомневается в себе, она хочет писать лучше.
- Сомневается, хочет… «Хочешь быть счастливым? Будь им! Хочешь быть красивым, поступай в гусары». Хочешь лучше писать? Отправляйся в Литературный институт. Первые два афоризма из Козьмы Пруткова, а третий, будь любезна, отнеси на мой счет. И напомни, сколько человек советовали тебе поступить в этот вуз?
- Нисколько. Я тебя не понимаю. Ты ведь прекрасно знаешь, что нисколько. В свое время я собиралась подавать туда документы, но меня отговорили. «Зачем тебе это? Ты и так великолепно пишешь» – неслось со всех сторон.
- Хорошо. А сколько человек дали тот же совет многоуважаемой Ренате Искандеровне?
- Откуда я знаю?
- Та-ак, а в скольких журналах ты видела ее работы?
- Ни в скольких. Она не пишет рассказов. У нее нет коротких форм.
- Конечно, если она – приверженец диагонали. И ты все еще хочешь ей помочь? Опиши мне свою вторичную выгоду. Что ты собираешься получить взамен, кроме того, что уже получила?
- Не знаю. Ничего мне не нужно.
- Такой ответ меня не устроит. Завтра ты мне позвонишь и расскажешь о своих истинных мотивах без прикрас. Спокойной ночи, – довольный психолог, отряхнув подушку-думку, нырнула в постель. «Отлично сработано; а теперь – спать, спать, спать. И, пожалуйста, достопочтенный Оле Лукойе, больше никаких колокольчиков». Однотонный монолог кондиционера убаюкивал, линейки лопастей томно помаргивали, мерно рассеивая комфортную прохладу, отсекая от граней сознания столичный смог. Казалось, дымный город где-то далеко, за океаном; люди там бродят впотьмах, в сизой волоките и именно там они до смерти перепуганы, а здесь – сегодня, сейчас – переживать нечего. Зеленогривая поляна пока не проглядывалась, но ароматный узор уже мелькал частыми лепестками-пятнами; психолог расслабленно кивнула вчерашнему клиенту, появившемуся из притемненного подресничного ниоткуда. «Какое счастье, что это были не вы» – проскочили последние сознательные мысли. И именно в них – этих мыслях – был допущен серьезный промах. В ту минуту ее клиент расслабленно отдыхал, смело побродив перед сном по тревожным воспоминаниям да поделившись наиболее запомнившейся их частью с мягкой, уравновешенной супругой. «Действительно, лучше б себе оставил!» - услышал он подтверждение-повтор из ее уст и неожиданно успокоился, будто бы что-то прояснив, как бы избавившись от чего-то ранее неосознаваемого, но цепкого, неумолимого, навязчивого. Дым всю последнюю неделю преследовал и их, но не был столь бедовым, как в случае с воскресенским автором: они добросовестно занавешивали окна влажными простынями, и гарь оседала там, невзрачными полосами цепляясь за нити. Поговаривали о покупке кондиционера для страховки на будущее; соединив темы, обсуждали планировку квартиры предусмотрительного психолога. Общение с последним оказалось полезным вдвойне. «Видите ли, – прохладно, вразрез с жарой, поясняла та на последнем сеансе. – Духота, навязчивый смог, зелено-злобная туманность, – все это, конечно, кошмар. Но с другой стороны, такое стечение обстоятельств для наших краев является редкостью. Таким образом, мы можем воспринять этот изгиб погодных условий как диковинку, которую, превозмогая наплыв эмоций и маячащую в обрывках разговоров дурнотную панику, мы же и пережили. Ведь такой удар природы больше не повторится.» – «И слава Богу!» – весьма остроумно и к месту (как ему показалось) срезонировал клиент. – «Возможно, – снисходительно-холодно продолжала психолог. – Но следует понять, что такое стечение обстоятельств действительно больше не повторится. А ведь это – наш опыт. И в наших силах извлечь из него максимальную пользу. К примеру, сейчас. Используя предоставившийся случай, мы можем поучиться отделять от себя слепое чувство страха. Вместо «мне страшно» вы можете сами себе сказать «меня пытается охватить страх» и понаблюдать за ним и собой. Давайте попробуем?» – «Как это? Ведь если наблюдать за чувствами, они могут и пропасть вовсе!» – «Могут. Но тогда Вы будете руководить ими и выбирать, какому чувству пропасть за ненадобностью, а какому остаться.» – «Но что тогда останется от меня? Я буду роботом!» – «Может быть. Но не станете ли Вы тогда роботом, осознающим самого себя? Подчиняющимся только собственным командам? Думаю, это лучше, чем всю жизнь прожить роботом, включаемым другими людьми. Подумайте только: утром в новостях исполненным скорби менторским голосом Вам скажут, что «по прогнозам синоптиков ожидается усиление тумана. Днем температура воздуха превысит все известные за последние двести лет показатели и приблизится к отметке в пятьдесят градусов», – и все, считайте, Вас включили! Ни о чем другом, кроме как о показателях, Вы не в состоянии думать; туман кажется Вам сгустившимся до концентрации сметаны; на работу Вы приезжаете позже всех, если вообще до нее добираетесь; я могла бы развивать тему дальше, но обязана прерваться и задать своевременный вопрос – разве в этой ситуации Вы не можете назвать себя роботом?»
«Выходит, почти везде и всюду я – ничто иное, как робот, и любое случайное, даже незначительное, почти бессодержательное происшествие способно мною руководить? Забавно». Примерно такими, если задаться целью отловить в определенный момент мысли героев, словно поместить в любительский сачок безмятежно порхающих бабочек, были последние предсонные догадки клиента. Очистительный процесс, последствий которого остерегалась психолог, задел его одним лишь мягким касанием, не вывернув нутро, не разломав внутренней формы. А вот с воскресенским автором дело застопорилось. Плавного касания не получилось, и катарсис накрыл ее с головой. «Моя вторичная выгода, – шептала та себе под нос. – Какая мне выгода? Увидеть, как продаются книжки бесталанной писательницы? Задохнуться от зависти, когда я пойму, что вот она-то нашла того джокера-спонсора, о котором мечтает любой мало-мальски пишущий человек? Или понять, что я уже от чего-то задыхаюсь? Что меня поражает ее грубая напористость, ее настырность? А ведь я даже не дообъясняла: ведь она уже прислала мне очередное письмо, где спрашивает, каким я нахожу ее творчество. Что мне ответить? Что если отважиться на опрометчивый шаг правки ее сочинения, то никаких сил и денег не хватит? Что даже слепую читку убогого текста, по большому счету, она должна бы мне оплатить? Оплатить… Что именно оплата и есть… Не могу самой себе в том признаться… Моя предполагаемая, которой, разумеется, не будет.. и есть – моя вторичная выгода? Как это мерзко… И зачем я села в тот злосчастный автобус? Вот уж где уместно предостережение «никогда не заговаривайте с неизвестными». Она еще долго блуждала в дорожках, которые ее приятельница из столичного города называла ржавыми рельсами; в память просочился четвертьвековой давности институт, где она служила инспектором на факультете и подрабатывала печатными материалами; миловидная аспирантка, чем-то напоминающая Ренату Искандеровну, но молоденькая, сочная, свежая, исправно подкладывающая ей в печатный лоток скопище безграмотной писанины, пафосно именуемое диссертацией. «Так вот что такое «кандидатская»? – не уставала удивляться про себя будущая автор. – Предложения без сказуемых, без точек, запятых; сочетания слов, несогласованных промеж собой, напрыгивающих друг на друга, будто австралийские сумчатые?» Она отказывалась произвольно набивать бестолковые знаки, вчитывалась в текст, попутно расставляя пунктуативные остановки, выводила карандашом червячки вопросов в провалах явно пропущенных слов, перестраивала фразы и со всей юной старательностью ожидала прихода воздушной аспирантки, обычно благоухающим ветерком влетающей в заранее оговоренную ими обеими аудиторию и маниакально округляющей глаза при виде собственноручно исписанных листочков. Спотыкаясь взглядом о тщедушные тельца наживленных грифелем хвостатых членистоногих, она прикусывала щедро накрашенную губу и следы глубокой внутренней работы послушными тенями начинали перемещаться по ее обычно милому, благостному, не искаженному серьезными умственными измышлениями черешневой формы лицу. Пропущенные, но необходимые для придания мало-мальского смысла тексту слова подбирались долго, в четыре искренне шуршащих полушария. Не обликом, но цветом юное личико слабо оплачиваемой машинистки тоже начинало напоминать черешню, так черновики не спеша продвигались к защите. «Да она на тебе попросту катается» – отдавали суровостью голоса рассудительных девочек с факультета, жеманно теребящих в курилке грубые копеечные сигареты. «За такую правку, знаешь, сколько с нее причитается?» Восклицания дразнили, поощряли бросить затею с выправлением путаной (и пустопорожней) диссертации, но о ту пору она была еще полна молодых творческих сил, а вот сил (и решимости) вовремя сказать людям «нет» у нее и потом не хватало. Таким образом, в награду за выполненный труд попервоначалу ей достался с пузатым корнем кипельноцветный цикламен, торжественно внесенный в деканат счастливо защитившейся черешней-аспиранткой (читай: кандидатом химико-технологических наук), и не менее торжественно и бесповоротно загнувшийся спустя ровно неделю («ах, эти капризные клубневые растения»; «кусочек корня отщипи и пересади в баночку»; «земли в горшочке слишком мало было»; цветочки-листочки-стебельки - все безжизненное, усохшее, черненькое), и затем ее десятилетиями преследовали – букетики, пирожные, горшочки, просроченные коробки обязательно шоколадных конфет, ванильное (с подмоченным вкусом) печенье, бутылки отдающего сивухой сухенького винца при криво наклеенных затертых этикетках, колготы постороннего размера, аляповатые платочки, эстетично обернутые прошлогоднею газеткою, – однажды даже сырный бутерброд, – и обязательно слащаво лицемерное «спаси-ибо!» Где бы, кем бы она ни работала и какую бы задачу ни выполняла, достойной оплатой за ее труды было предварительное (по периметру рассеивающихся коллег) восклицание «знаешь, сколько тебе за это должны?» и вслед за тем полное отсутствие в собственном кошельке этого «сколько».
Воспоминания сменяли друг друга, автор и хотела бы прекратить их преследование, но обидки, обиды, обидищи наваливались на нее булыжными горами. Она и пыталась остановить их простецким «почему так со мной», но подходящего ответа не находилось. Сознание играло с нею в прятки: оно отказывалось увидеть себя со стороны. Что плохого в том, если уважаемая Рената Искандеровна снизойдет до оплаты ее труда? Что в том зазорного? Но постойте, это некрасиво – питаться чужой бедой для поддержания жизнедеятельности собственной. А ведь громадный опус, приблудившийся в автобусной гари несносно удушливого лета, и был именно тем несчастьем, которым можно и попользоваться, и обойти свою совесть стороной, и накормить, и поддержать свое тело. Что трагичного в выпуске бездарных трудов слаботаланного автора? Огромное количество издательств, да по сути – все, только этим, говоря начистоту, и промышляют. Но они не измочаливают свою совесть, не глодают себя изнутри бесконечными попреками. Они просто делают дело – издают книги. «Каждому писателю своего читателя» – банальный девиз, чем и прикрываются, на чем стоят и благодаря чему строят свою защиту. «Я не такая, - всхлипывала автор. – Я не хочу такой выгоды. Вторичной – одно название чего стоит!» И плакала, и причитала, мысленно набрасываясь на снова спокойным сном забывшуюся подругу, воображая как та, небось, заблаговременно отгородила себя и от посторонних бед, и от неожиданного солнечного кошмара. «Ей-то, уж наверное, легко: сиди себе в умиротворении да в прохладе, да консультируй. «Какова Ваша выгода?» «А что Вы теперь чувствуете?» Тьфу, а не работа!» И понимала, завтра ей не отвертеться: если она не найдет в себе стройных мыслей и слов и со всей серьезностью не отчитается, въедливая психологиня объявится сама, как уже не однажды случалось. Итак, небезызвестный тупик, с которого началось повествование, теперь словно укрупнился, набряк, его растрескавшиеся, опаленные зноем жаркие стены изошли подсушенной прелью, тяжелый потолок навис и гудяще давит. Тянет в удушливом загоне спекшейся гнилью. Ах нет, это, кажется, из коридора, с лестницы. Отвратительный запах; как жаль, что даже ночью ни сквознячка. Квартира не проветривается. Ночь-полночь, многомиллиардная планета, а высказаться, разъяснить, пожаловаться, спросить и получить совет, даже просто переговорить – не с кем.
Предочистительные омуты (здесь велика вероятность опечатки: замена «П» на «Б» сгустила бы оттенок точности) затягивали мягкохарактерную женщину с головой. Автор уже позабыла о наказе психолога и не искала в своих действиях второплановой подоплеки, она тривиально обвиняла всех и вся в своих неудачах, бедах, несчастьях, позаимствовав у Ренаты Искандеровны принцип диагональности и предавшись скоростному проглядыванию прошлого, будто бездумному журнальному перелистыванию. Выводы, тем не менее, напрашивались: несчастная автор ошибочно полагала, что за ее работу совестно требовать адекватную плату, а также неизменно оказывалась неспособной к отказам.
Душные ночные сумерки вступали в зелено-жалкий и наново жаркий рассвет. Туман сгустился и выглядел теперь как акварельный набор, – от тона бледного, скользко-прозрачного и будто бы белесого, если не сказать, стекло-матового у самой земли до глухо-чернового песьего маренго, объемной шалью принакрывшего с запада горизонт в противовес рассветной части неба, где оно сочилось в дыму, разлагаясь на спектр. Одинокая женщина пятидесяти «с хвостиком» лет («пик средней взрослости» – уточнила бы психолог) рыдала, прильнув щекой к огромной неповоротливой подушке. Пышные пух-перо местами уже пошли комочками, напоминая жесткую овсяную кашицу. Сосед за стеной впервые за несколько дней сдержал комьями рвущийся из груди хрип и потрогал мочку уха: за стеной явно кричали. Нет, не взывая о помощи, хотя сами стенания могли быть расценены как мольба о ней. Сумасшедшее лето. Любого доведет. Старик взглянул на часы, запахнул халат и, отчасти влекомый любознательностью, свернул в прихожую. Через минуту он видел перед собой заплаканную женщину в цветастой ночной сорочке, отекший, сумрачно шмыгающий сливовидный нос и почему-то косолапо-бесхитростно повернутые лодыжки. «Она исписала уже девятьсот страниц, а я корпею над второй сотней… И этот умопомрачительный гонор, эта странная, записная вера в себя, этот амбициозно напористый поиск спонсоров…» Он вслушивался, пытаясь подцепить рваную нитку событий (поврежденная рыболовная снасть? спущенный женин чулок?), а когда мозаика сложилась, принялся хохотать, задыхаясь и кашляя и поплевывая в скомканный платочек. «И вы еще собираетесь ей написать? Да я бы такой ни за что не ответил! Вот была беда: время на нее тратить. Читал, кстати, недавно ваше последнее, журнальное – зарисовочку про метро. От души и посмеялся, и попереживал. Неоднозначно, одним словом. Вы, давайте, успокаивайтесь…» Набор поучительных, но теплых, чистосердечных фраз – это вам не разговор с манерным психологом. И упирающаяся всеми оттенками души, потихоньку приходящая в себя заплаканная автор: «Нет, я отвечу, я должна. Знаете, не отвечать невоспитанно. А про метро вы к месту сказали. Мне кажется, я знаю, что сделаю». – «Ну, вот и чудненько. Успокоились, девочка моя? Теперь можно и мне в свою стариковскую берлогу, – вашими же словами, между прочим, пользуюсь, – вернуться». Затворив за ранним визитером дверь, горемычная автор направилась к компьютеру, косенько проставляя мелкими лодыжками шажки, и вскоре уже выводила:
«Здравствуйте, Рената Искандеровна.
Мне хотелось бы сразу перейти к сущности вопроса. Относительно вашей работы напишу следующее. На мой взгляд, тексты надо сокращать и переписывать».
Здесь женщина зажмурилась и перевела дух: быть храброй до прямолинейности оказалось сложно. Протокольный тон письма мнился ей излишне резким, и она чуть смягчилась, вынужденно заиграв «отступного».
«Если заняться доработкой художественных зарисовок, то в вашем случае за основу логично было бы взять произведения Айтматова и (или) Астафьева. У этих писателей щедрый словарный запас, и те отступления, которые относятся к явлениям природы, описаниям богатства того или иного края, можно рассматривать в качестве отправной точки, составляя собственные наброски. Здесь речь идет не о копировании или мягком плагиате – компиляциях, но о пристальном изучении составленных мастерами текстов и о детальной проработке отдельных их частей – предложений и словосочетаний. Чем глубже вникаешь в хорошие тексты, чем чаще их перечитываешь (некоторые начинающие писатели выучивают отдельные куски наизусть), тем легче собственный текст ложится на бумагу. Мысли упорядочиваются, запас слов обогащается новыми выражениями, и вы четче и ярче прорисовываете красоту и особенности вашего края (или других мест, которые намереваетесь предоставить читательскому взору).
Лично я пытаюсь писать по принципу…
»
Теперь составитель письма только-то и делала, что переводила дыхание и обтирала прохладной марлевой тряпицей лицо скороспело черешневого цвета: «Я буквально выворачиваюсь перед нею. А мне это нужно? И главное, зачем, зачем? Я ли этого хочу, мне ли это требуется – делиться навыками письма, открывать восхитительный многоплановый мир составления текстов, предоставлять постороннему человеку тайны ремесла? Поймет ли она хоть одну мою мысль, уловит ли хотя б одно мое слово? Всю жизнь я лишь тем и занимаюсь, что передаю свои знания. А что получаю взамен? Очередные слезы и головную боль – насмешку-реверанс второразрядной выгоды. Почему так? Почему?» Тем не менее, оборванную фразу закончила: без подробных разъяснений она не видела себя. Оставить свой опыт снутри, оберечь его, казалось ей проявлением вульгарной хитрости.
«…по принципу «лучше меньше, да лучше». Для наглядности приведу один из рассказов, составленный мною не «на одном дыхании», но воспринимаемый читателями как именно таковой. Сразу хочу извиниться, что включаю его в текст настоящего письма, так как может показаться, что я отгораживаюсь от темы. Но я не намерена уклоняться от вашего вопроса и могу пояснить, что рассказ, приведенный мною чуть ниже, будет в некотором роде примером того, какой я вижу более-менее законченную литературную вещь, а также каким получается срок (его я укажу в конце работы), на нее затраченный.

Шьто мьнэ дэла-ат – ськажи?
(Быль.)

«Нынешний "Диагностический и Статистический Справочник III", применяемый психиатрами и психологами, содержит более 450 страниц описаний того, как люди могут быть дисгармоничны, - но ни единой страницы, описывающей здоровье. Шизофрения - очень престижный способ быть дисгармоничным; кататония - очень спокойный способ. Хотя истерический паралич был очень популярен во время первой мировой войны, сейчас он не в моде… За последние семь лет я видел лишь пять случаев и два из них я сделал сам с помощью гипноза.»
Ричард Бендлер «Используйте свой мозг для изменений»

А погодка разгладилась, и тихий праздник на душе: я еду в столицу, в издательство. Приняли. Приняли-приняли. Приняли мою повесть к публикации. «Синий хвост дорожки радуги», что рисовался мною без малого пятнадцать лет. Долгая история без явного начала и однозначного исчерпывающего конца о семерых приятельницах, где каждая со своею судьбою, со своей исключительной краской, где вместе они – иллюзорная завораживающая радуга, очаровывающая наблюдателя. Следя за спектром со стороны, хочется воскликнуть: «Вы удивительны, вы замечательны, вы прекрасны. Примите же и мой случайный цвет в вашу группу.» Но группа молчит, и, углубляясь в сюжет, желание к ней примкнуть тускнеет, рассеивается. Не так все просто здесь обустроено снутри, как видится поначалу снаружи. Оказывается, это не ровные дорожки, величаво струящиеся параллельно друг другу. Это – мешанина красок и по временам непристойное граффити, отталкивающее одни цвета и привлекающее другие. Это – игнорирующие друг друга, взаимоисключаемые судьбы, и представляется, что герои, высвеченные сюжетом, вовсе не люди, но разгулявшиеся, распоясавшиеся лихие разноцветья, которые сами рисуются, как захотят: художник ими бы так не распорядился. Он способен лишь по возможности изымать их из их же игры, в меру собственных сил утихомиривая. А синий хвост, который словно бы не самим составителем и составлен, здесь – случайный полуитог беспорядочного и бесконечного радужно-семицветного движения.
Сложно. Но – приняли. И теперь я буду заключать договор и соблюдать всякие формальности. Я – автор? Не верится. Даже – не может быть. Но прошу об одном – столица, прими меня. Шум ранноутренней электрички остается позади, переходы вокзала сменяются московским «подмосковьем». Смешно: я лишь сегодня из дальнего него, но вот, отправившись за восемьдесят километров, я опять в нем. Шумят синие пузыристые поезда веселыми подземными тучками-хвостиками. Здесь каждая остановка – самостоятельный праздник, ее убранство чем-то да отличается от остальных. У каждой своя история, своя неповторимая архитектура, и поневоле представляется, что теперь я в огромном музее. Длинные мрачные прогоны кажутся короткими; их унылые скопления труб копируются, наслаиваются, но не запоминаются, память отбирает только хорошее: дружелюбные, полные света и суеты многолюдные перроны, удобные переходы, арки из красного кирпича, строгие мощные колонны, высокие мозаичные своды.
Какое, вероятно, счастье – жить в этом городе, пользоваться возможностью каждодневно спускаться в метро, любоваться разноликими станциями. Если бы я здесь родилась, я каждый день ходила бы в музеи, театры, на выставки. Ну, пусть не каждый, пусть только раз в неделю. Какой удивительный праздник представляет собою крупный город, как повезло людям, живущим в нем.
Повезло сегодня и мне. Я – обыкновенная провинциалка, с замиранием сердца ступающая на бегущую вниз ребристую ступеньку, снова так, будто делаю это впервые. Короткий переход с кольцевой к радиальной, и вот я опять в просторной зале. Пустынный перрон, ленивое покачивание стеклосиних вагончиков, разъезжающиеся дверки; просторный, пустующий же салон, шаг – и я уже снутри, могу выбирать любое место. Оглядываюсь и в последний перед отправкой момент вижу, что теперь я не одинока: невысокий, смугленький, деловито-серьезный на вид господин впархивает в захлопывающиеся двери. Успел. Но лицо без радости. Скорее, чем-то сильно озабочен. Глядит по сторонам, замечает меня, напряженно всматривается. Гость столицы, и, как лаконично говорят теперь в новостях, «лицо кавказской национальности». Но ничего, ведь я – тоже гость. Улыбаюсь. Интересно, как ему моя родина? Он: пристально смотрит, словно бы что-то вычисляет, нервно – отмечаю, как ходит его горбоострый кадык – сглатывает, прищуривается, скругляет глаза, снова щурится и делает шаг в мою сторону:
- Шьто мьнэ дэлать, ськажи-и?
Вот и ладненько, вот и хорошо, вот и заговорили. Небось, в переходах запутался, глупышка. Худенький; пыльно-темный пиджак на плечах, шерстяной джемперок споднизу, пыльно-мягкие, со следами складочек брючки. Понурый, поджарый, осунувшийся. Или мне так кажется?
- Да?
- Шьто, шьто мьнэ дэлать, ськажи, а? Шьто мьнэ тэпэррь дэлат?!
- Что случилось? В станциях наплутали?
- Ныэт! Я сыгодна толлка прыэхаль! Толлка на вакзаль зашель! Шьто тэпэрь дэлат?!
Пожимаю плечами: странная история. Мне-то почем знать, что ему теперь делать. Мысленно теряю интерес; разглядываю его стоптанные, с востроносыми кончиками ботинки. Все-то в нем угловато: острый до колкости взгляд, горбинка носа, напряженный клин вытянутого подбородка, остроклювые обшлаги пиджака, углистые плечи, заугленные до острости локотки, унылая сутулость и даже сбитая обувка. Отворачиваюсь, но разговор пока что не закончен.

2 страница

Нравится
 


 
 
Главная Об авторе Почитать Гостевая книга Письмо автору Контакты
© 2009-2015 Екатерина Алхимова. Все права защищены.
Яркая образная психологическая и юмористическая проза. Произведения, которые изменят вашу жизнь.