(Рассказ приведён в сокращении)
Рассказ «Разрулил» основан на реальных событиях. Имена героев и происходящие с ними случаи изменены, скомпонованы в единый сюжет; описания даются своеобразным сказовым языком и увлекают читателя за собой. |
 |
Гоша был веселым парнем.
Малый он был дисциплинированный. На работу никогда не опаздывал, с дежурств уходил позже всех, слыл душой коллектива – это благодаря чувству юмора и еще умению находить себя в комичных случаях, когда ни о ком из сотрудников, как про него лишь могли сказать: «Ну, на такое только Гоша способен. Он у нас мастер!» Был крупной колоритной фигурой, ходил вразвалочку, с ленцой и с высоты собственного роста любил давать указания – «мне сверху видно все, ты так и знай».
Сегодня в приемной было тепло: оформляли двоих на каталках. Первый, с поломанной костью, тяжело пыхтел под шерстяным в клеточку пледом. Душа его, вернее, душа его лечащего врача требовала с его тела рентгена. Возни не много, идти только далеко: рентген приемного отделения рано утром вышел из строя, а соседний находился в пятом розовом корпусе. Второго привезли на такси бережливые родственники. Тоже перелом, но уже иных мест, и место доставки иное. Отделение психосоматики: больной, по рассказам родственников, не был дееспособным - тяготили тихие душевные обстоятельства. А палец, который он сам себе случайно отломил… Здесь Гоша добродушно усмехнулся: типичный, короче, псих, «и зарезал сам себя», как говорится. Наконец собрался с мыслями, зацепил в кладовой еще одно одеяльце - под тонким клетчатым пледом пациент до рентгена мог не дотянуть - и качнул каталку к выходу. В этот миг двери услужливо распахнулись, в приемную маршем вошли пятеро запоздалых практикантов. Часть из их братии минут двадцать назад была разобрана. Кому полы на верхних этажах прибрать доверили, кого на пробирки заслали, некоторым совсем повезло – пустили на анализы. Гоше входящие давно примелькались, отдельных из них он знал даже по имени. Соображал Гоша стремительно:
- Молодцы ребятки, подоспели вовремя. Ценю. Давайте-ка вот этого в пятый корпус. Вы, кажется, на днях там были? Но чтобы живо: одна нога здесь, другая тут! Его там уже ждут: ему столик в рентгене заказан. Сами довезете? Или еще раз объяснить?
- А, довезем. Мы, правда, там еще не были. Но ничего, мы толковые. И потом – это же недалеко? – Показать себя лопухами перед мужиком столь видным ребятам совсем не хотелось. Затем, ощутить себя нужными, полезными, значимыми – это ли не соль жизни? Это ли не прямое назначение будущего врача?
- Недалеко-то недалеко… - Гоша на миг пригорюнился – розовый корпус был действительно не близко. Но они уже вцепились в поручни, уже тянули клетчатый плед на себя. Один против пятерых, шестерых даже: клетчатый им уже задушевно улыбался. И Гоша отпустил кровать. - Ладно. Слушай сюда внимательно! Выходите из центральной направо, далее вдоль по аллее до третьего, за угол огибаете и наискосок к четвертому. Потом за ворота выходите и через дорогу квартал ко второй территории. Кому говорю, не перебивать! На второй территории легче: справа желтый – четырнадцатый – не ваш, вокруг объезжаете. За ним розовый – искомый. - Тут Гоша перевел дух. Классное слово «искомый». От удовольствия встречи с ним Гоша даже палец вверх протянул, как регулировщик. Поиграл паузой, далее наскоро разрисовал убранство самого здания – где там лифт грузовой, с какой из сторон пассажирский, лестницы, нужный этаж. Даже о столовой поведал, хотя это было совсем уж лишнее.
- Ну, мальчики, с Богом! А я этим займусь. - И он повернул лицом к психосоматике.
Витек отстраненно наблюдал происходящее. Мельтешение мелких людей его не затрогивало. Кисть руки разливала боль, но что человечество знает о боли? Боль как таковая тоже не отвлекала воображения. Интересовала, удивляла и иногда настораживала боль во времени. Тогда за ним следовало наблюдать, и выводы, и открытые вопросы, казалось, вот-вот сойдутся в одном простом решении. И путь, которым следует слепое человечество, очертится, станет ясен, и свет впереди… Но сумбур мелких движений мешал – кто-то настойчиво тряс его за рукав:
- Соматика! Как бишь Вас там? Оформили Виктором, значит, Витюша? – Гоша дружелюбно подмаргивал. Впрочем, на вид это был обыкновенный сонный мух, практически безопасный. На ласковое «Витюша» отзываться не стал, брезгливо морщился и дважды закинул голову:
- Виктор Валерианович.
- Ну, Валерианович так Валерианович. Пройдемте, батюшка. Сюда вот. Здесь Вам и постелька. А я ужо довезу. Покойны будьте.
Он бы и дальше раскланивался, тем паче девчонки за столом от удовольствия фыркали. Но время – деньги, да и перекурить эти темы не мешало: Гоше нравилось быть рулевым, командовать, силы рассчитывать - целесообразность блюсти. Гоша растянулся в улыбке и выехал из здания. След студентов простыл. Это показалось ему несколько странным: по подсчетам группа с каталкой должна находиться еще в поле зрения. Больно шустро исчезли, туда ли завернули, не напутали? Ладно, доберутся, не маленькие. И Гоша погладил карманы на предмет сигарет.
Телега с сонным Витьком медленно поскрипывала: Гоша любил все делать спокойно, не торопясь. Затянулся со вкусом, детально больного оглядел. Последний исподволь раздражать начал: «Везу, как маленького, тушу эту здоровую. А, между нами, мог бы и пешком дошлепать. Он же ходячий. Порядки у нас, доложу я вам, не целесоо… Не целеустре… Короче, не продуманные. Ладно, был бы он церебральником, добро еще, окажись он, скажем, без ноги. Я б не возражал. А так, до такси своего сегодня вприпрыжку, поди, подскакивал. Непорядок это: бритый небритого везет!» Потрогал макушку, стриженую согласно тенденциям моды, и вздохнул:
- Слышь, ты, борода, а меняться – давай? Для началу я тебя прокатил, вези ты – твоя очередь.
- Не борода, Виктор Валерианович, - зашевелилась поклажа.
Фамильярностей в свой адрес этот пациент не терпел. В остальных вещах был сговорчивым малым. Покорно слез с кровати, накинул санитарову шинель, самого санитара одеялком укрыл заботливо, свободной рукой коляску вперед толкнул, а прибинтованную в карман сунул.
«От это дело! От Валерьяныч – молодец, от таких уважаю!» - хорошее настроение вернулось. Со времен безмятежных лет детства Гоша так не ездил. С непривычки перед лицом все кружилось:
- Ты, Валерьяныч, меня только слушай, дорожку-то я тебе сей минут укажу. – Окурок безнадобный в долгий полет засветил, стриженое темя на манер мостика опрокинул – деревья и двор, листья, кустарник, постройки – мигом все перекувырнулось. Так и в отделение въехали: Витюшка, как санитар, коляску везет, а Гоша двери, что с пола сталактитами растут, изучает. В помещении обозначилась пара миловидных сосулек в белых одеждах на стройных заманчивых ножках. Он не сразу осознал в них коллег-санитарок, хотел подняться, да не тут-то было:
- Лежите, лежите. Не волнуйтесь, вставать не следует. – Незнакомые сестры, а бывал Гоша в этом краю не часто, забеспокоились. Карту раскрыли, а прочесть недосуг: пациент резво вскочил на ноги, и девчонки кинулись к звонку.
- Вы чего? – удивился Гоша. В глазах медсестер он прочел плохо скрываемый ужас. Шагнул к ним, по пути отряхиваясь. – Что я, страшный такой? - Сосульки сцепили руки и пронзительно завизжали, готовые расколоться вдребезги. Оглушенный, он остановился. В недоумении к Валерьянычу обернулся и, кажется, понял: одеты оба они были почти одинаково, выглядели бодро, ярлыков опознавательных не имели. Однако он, как больной, в каталке приехал, а поклажа его – напротив - будто медперсонал, на своих двоих приковылял. И, как на зло, сумасшедшинки особой в нем сейчас не было.
- Да подождите орать! Вы что, меня за психа приняли? – И Гоша, обильно жестикулируя, принялся объяснять, как по своей инициативе горизонтальное положение принял. – Да подождите вы, да шутка это! Да сам я на койку улегся. По собственной воле!
К медсестрам тем временем спешила помощь. Дюжие ребятки, видавшие разные разности. Утихомиривать психических им было не впервой. Сбивчивый Гошин монолог произвел на них тусклое впечатление: в этих стенах сказок они наслушались. Переглянулись. Для проформы второго взглядом окинули:
- Санитаром-то ты, что ли, будешь?
Витюшка насупился. Глупое человечество. Шумят, выясняют – ничего не ответил. Плечами пожал, да и отвернулся. Вел он себя тем не менее смирно. А вот Гоша, не в пример ему, не совсем. Голос его перескочил на крик:
- Ребят, да вы че?! Он же псих, его и ловите! Я-то при чем тут! Ну, взгляните на меня, ну я же нормальный! – И руками, как мануал, замахал. – Вон, у меня и руки целые!
- Спа-ак-койна. Спа-ак-койна. Тише-тише-тише-тише.
Молодцы сомкнули его почти что кольцом. Главное, чтобы без фокусов: комплекция сегодняшнего психа была внушительной. Вдобавок Гоша в поперерыв с руганью приседать начал. Сестры скоренько наполняли шприц бледной жидкостью. Рубаху умелые руки держали наизготове. Механизм этого корпуса сквозил отлаженностью.
Виктор Валерианович тем временем засобирался в дорогу. Пациента довез, пора и прощаться. Работать сюда его еще не приняли, но доктором серьезным искренне себя ощущал: надо же, больного какого тяжелого в корпус доставил, врачей-то над бедолагой сейчас сколько трудится. Сестрички с пониманием растворили дверь, и он выкатил опустевшее ложе на улицу. Он чувствовал – изучение загадок часов нашло наконец отклик: вот, ценность везти доверили, и даже живого калеку. Свежий морозный воздух бодрил, Витек гулял теперь меж больничных корпусов, о каталке почти забыл, вез ее за собой, как собачку покорную. Хотел с нее даже избавиться – толкнул от себя, она и покатила. Это ему очень понравилось.

Василь Василич торопился. Собственно, торопился он всегда. Положение его, как заведующего приемным отделением, обязывало: дела наваливались снежным комом. Когда-то он пытался разбирать их дотошно, до мелочей, но времени не хватало. Таким образом, приобрел он славу врача скорого, суетливого, ответственного, но шебутного: толком не разберется, а уже ответ готов. К пациентам, вверенным ему в попечение, это, разумеется, не относилось. Здесь он был компетентен, аккуратен, совестлив. Поспешностей избегал, и больные его шли на поправку.
Нынешнее утро попало в разряд несчастливых: для начала повздорил с супругой. Далее, в тесноте хрущевской прихожей увечной бродяжкой его встретила зимняя обувь. Ночь она провела в объятьях Карата. То был молодой жизнерадостный бульмастиф, всеобщий любимец кофейно-мраморной масти – мечта сына, гордость жены, трепет заботливой тещи. Как бы там ни было, облюбованная Каратом шелковистая цигейка голенищ выглядела теперь слюнялой грязной тряпкой. Доктор брезгливо поворотился и чтить память сапог не стал даже легким касанием рук. Раздраженно грохал коробками – искал замену, бормоча под нос строки актуального шлягера: «Два б-брульянта в три к-карата» – любимую песню дочери, заводящей куплеты по несколько раз на дню. Негодовал про себя: «Назовут же собаку Каратом!.. И не почешутся. Не-ет. Этот дом невыносим. Уйду к любовнице. А сюда, знаете ли, я больше не ездок. Карету мне, карету!» Остервенело шнуровал осенние ботинки и еще не знал, что начиная с сегодняшнего дня никуда-то он вообще не ездок больше: карета его – средних лет шестерка-баклажан-молдинги – завелась чересчур неохотно. Мотор немного погудел. Сбивчиво, ненадежно. И утих. Затем слишком долго визжал ключ в замке зажигания. Истерично и безрезультатно. А когда «о, счастливчик» взглянул на часы, то понял, что серьезно опаздывает.
Отметив вышеизложенное, добавим: этим утром Василь Василич торопился как никогда. Поймал машину до метро, под землей выказал себя типом весьма беспокойным – бежал по переходам, сметая неторопливых с пути, прыгал через ступени ускользающих лестниц. Хотел догнать электричку, хорошо – вовремя осознал, что ему в другую сторону. Выбившись из туннелей на свет, кинетически еще бежал, но дорога оказалась непривычно скользкой. Осенние ботиночки-листочки, как иронично назвала их теща, дали о себе знать. Подошва опасно вихляла на льду, дважды он поскользнулся. В ушах отчетливо зазвенел голос: «Васенька! Ужель в такие холода листочки наденете? Вы – врач, а не бережетесь». – «Все равно уйду к любовнице», – предупредил он трепетную тень, с досадой снизив скорость, как вдруг… Этого еще не хватало. Сбылось оно – тещино знамение. Мир поделился на равные капельки: шумный проспект из летящих машин замер угольным негативом, асфальт колыхнулся, приблизился, резанул, будто в локоть вошел. Медленно, как перед сном, мигнул светофор на горяче-красный, и негатив ожил, задвигался и – затормозил. «Падший» врач тоже на мгновение замер, в память отснял несколько странно близких картин – платформу замшевых сапог, утюжащих ледовые кромки, аккуратные хирургические пальцы, острые косточки, кисть, где книзу – ссадины и холод, черный рукав локтя, ворсинками протирающий небо. Чуть далее он обнаружил следующее. В самом сердце пешеходного тела, окруженная эскортом из мальчишек-юнцов, выступала медицинская койка, внутри которой явно кто-то шевелился.
«Не может быть! Откуда? Здесь?» По приближении инвентарь становился до боли знакомым. Он попытался привстать, крикнув, что было сил: «Сюда стой! Кому говорю!» – но резкая боль потянула его обратно к асфальту. Каталка неумолимо двигалась прямо на него. Пятеро испуганных практикантов, признав в навзничь падшем грозное начальство, оторопело переговаривались:
- Может, мимо просвистим? Мы, мол, да не мы. Некогда нам. Мы – в Париж по делу срочно.
- Ага, в пятый корпус, черт его возьми! Париж и тот ближе будет!
- Вы в своем уме? Он нам практику не подпишет! Мимо нельзя! Это вам не Жванецкий!
- Ребята, это – «крандецкий». Не пойму, чего он не встает? А орет-то как, господи!
- Василь Васильевич! А мы тут мимо. А мы тут в рентген. А вот и Вы как раз! Замечательная встреча!
- Какая встреча?! В какой рентген? И помогите встать, разве вы не видите… – Боль в локте унялась, на замену ей появилась темная, горькая, сразу не поймешь – в колене ли, в голени, у ступни – невыносимая ломка. – Помогите! Подождите! Стой! Не сюда! Идти не могу! Сяду дайте! А это кто у вас? Смотрите, он уже инеем покрылся!
- В пятый розовый корпус…
- С ума сошли! Это же в другую сторону!
- Понимаете, нам сказали – срочно в рентген, в пятый корпус…
- Кто сказал?
- Санитар из…
- Уволю!
- Он не мог, он другого больного повез…
- Он уволен! Рентгенов в центральной хватает! А за вами – полы закреплю убирать в коридорах. Я вас работой обеспечу!
Врач был готов исклевать глупых цыплят, семенящих рядом. Сдернул ботинок, тронул опухоль неестественно крупных размеров. Что это? Вывих? Ушиб? Перелом? Очевидно, теперь раздутой ступне рентген в самую пору придется.
- О, как Вам, наверное, больно, - отозвались студенты.
- Под ноги смотрите! В отделение приедем, я с вами живо разберусь! Каталку угнали! Человека заморозили! – Иней за его спиной уже не трепыхался.
Больше студенты не возражали.
Нда. Утро, не смотря на солнца свет, было хмурым.
У больничных ворот их встретило нечто необычайное: сошедший с рельсов бешеный вагон, поперек чего дрыгало конечностями и звонко голосило нечто. Оно явно пребывало в клиническом восторге: «Ё-ха-ха!» Любой другой на его месте молил бы о помощи – каталка развила солидную скорость и летела прямо под откос, шлейф сбитых простыней вился следом.
- Ловите его! Быстрее! – Команда прозвучала излишней, упрашивать ребят не понадобилось.
Вскоре постели столкнулись лицом к лицу. Приступили к дознанию:
- Кто такой?! Фамилия?!
- Я – врач!
- Из какой палаты?!
- Виктор Валерианович!
- В чем дело?! Что у Вас с рукой? – Марля съехала, обмотала шинель винтом, вид бойца говорил о душевном разладе.
- Я здесь опыты провожу. А они мне мешают! – Нажим оппозиции приводил пленника в ярость.
- Ага, понятно, - а про себя подумал: «Я сегодня кого-то убью, а не то, что уволю». И вкрадчиво продолжил: – Видите ли, мы ведь с Вами коллеги. Я тоже врач. Эти люди – друзья. Они не помешают.
В корпусе медсестры разинули рты, когда там, как на сцене театра, появились следующие – студенты, конвойный Витек, Василь Василич без сапог, кричащий с койки петухом, заиндевелый клетчатый. Недоставало одного…
- А Гоша? Гоша где? – И ртов так и не закрыли.
Вскоре сыскали горемычного Гошу. Принесли, поместили обратно, в гранитолевые недра. Действие препарата близилось к концу. Он уже различал знакомые предметы. Увидев любимый диван, радостно поприветствовал: «И-и-ньга-ньга-ньга».
Здесь у Василича вырос длинный клюв. Кровь отлила от лица, и вид его стал чуточку зловещим. Слетел с насеста журавлем, широко раскинув крылья. Устроился об одной ноге. Попрыгивая, развернул корпус к Гоше:
- Ну что, два б-брульянта? Говорить будешь?
Бриллиант студенистой лягушкой барахтался в трясине мягкой мебели. Вращал выпученные со страху глаза. Борясь с наркозом, пробовал сесть, но ватное тело не слушалось. Руками тянул капли со лба смахнуть, ладони замерли и к лицу не перемещались. Пытался согнуть колени – ноги, дрожа, разъезжались все дальше. Сейчас он походил на судорожную исполинскую жабу, чей жизненный цикл почти завершен, и журавль-администратор ставит на нем законный крест.
- Не стесняйся, - повторил он вопрос, - рассказывай! – и долго еще в приемной вперебивку с «Уволю!» слышалось мудреное витиеватое кваканье. Беседа сопровождалась коллективным молодецким хохотом.
Ну, пусть их, смеются. А мы вернемся в начало, туда, где Гоша был веселым парнем.
Был? И, однако ж, здесь снова ошибка! Гоша был, есть, и Гоша обязательно будет. Будет несмотря ни на что. Пусть хоть десяток врачей негодует, Гоша останется!
А кого еще ему на замену найдут?


|