Вьюнок

Трогательный рассказ о доброте и печали... о том, как у ребёнка складываются представления о мире...Этот рассказ открывает повесть "Коллаж интимных отношений". Лучше всего его читать вкупе с рассказами "Баба Яга", "Папа тоже пропал" и "Как ветер лошадка наша несется".

Вьется, вьется,

В руки не дается…

Тонкий голосок, похожий на нить, неуверенно тянется. Веки перемежаются, я засыпаю. Гибкие веточки зеленого растения вплетаются в сон. Длинный стебелек поднимается из земли, оплетает гнутые деревянные перекладинки. Неровные сердечки вечнозеленого вьюнка проступают в серединке, близятся. Теперь можно разглядеть их перламутровый серо-скользкий крап по листу, слабые прожилки. Листиков много, они смыкаются плотной стеной праздничной зелени, и только зелень затем во сне остается, лишь яркие зеленые пятна. Остальное не помнится. Голос, вероятно, стихает.

Сон проходит, и я оказываюсь почему-то в темноте. Бама, когда укладывала спать, старательно занавешивала окна. Был светлый день, и ложиться в постель - ой, как не хотелось. Но порядок дня требует отдыха. Я пыталась отказать, однако заботливые руки серией быстрых мягких движений раздели меня, бережно погрузили в цветастое одеяльце. Мое любимое, с зеленым солнышком снутри. Подушки тоже цветастые. И окно все в цветах от цветочных плетений по полотнам. Между ними вьюнок, живой непослушный вьюнок – серебристо лиственное продолжение узоров. Как всегда, я прошу его оставить, не зашторивать. Засыпая, я любуюсь на него.

Вьется вьюнок, вьется…

Сон заканчивается, оставляя меня одну в темноте. Полагаю, что мне неожиданно страшно.

Я кричу:

- Бама! Бама!

Это не имя, это – смешное прозвище. Когда-то, пока не исчезла золотоволосая мамочка, она была просто бабушкой. Даже гораздо короче: бабой. Их вообще было достаточно много – "ма-ма", "па-па", "ба-ба". Слова, вероятно, поначалу были двухсложные, нерешительные, затем – яркие, жизнь утверждающие, радостные, в один счастливый выдох. Потом мама пропала. Странно как-то. Совсем насовсем. Словно из дневного детского сна вышла. Это было давно, и увязки с трагическими событиями не оставило; лишь годы спустя мне рассказали подробности о горькой золотоволосой пропаже. А сначала было одно наивное лепетное недоумение:

- Мама, мама?

- Спи Вальчик, спи. Будет тебе и мама.

Нежные теплые руки гладят меня по лицу, само же лицо, родное, терпеливо улыбчивое, давно растерявшее краски юности лицо, поспешно отворачивается.

- Баба, где мама?

- Спи, Вальчик, спи… Я напою тебе песню.

Жалобную песню. Песню женщины, потерявшей в автомобильной аварии единственную дочь. Песнь – слезы, песню – мольбу. Жалобу неумолимо приближающегося старческого одиночества. Печально-радостное, счастливое, неугомонное детство мое, разве знало ты, о чем поет твоя пожилая седоволосая Бама? Ты заплутало в выражениях лиц и названиях, перепутало золото и серебро, нежный шелк молодой упругой маминой кожи с сеткой желтых, со слезинок соленых бабушкиных морщин – привкус соли чувствовался на поцелуе. Стройный образ юной пластичной девушки-женщины окончательно сменился в моем сознании приземистым, в меру гибким, склоняющимся к пожилой полноте. Ба? Или ма? Долго в вопросах я не выбирала. Прозвище ей, кажется, понравилось.

- Бама, Бама!

- Иду, иду. Не шуми, дорогая. Выспалась, красавица моя? Пока ты спала, я оладушков напекла. Поднимайся, голубушка, пора полдничать.

Смело отбрасываются цветочки одеяльца, я норовлю проворно забраться к ней на руки.

- Ой, не надо, ой, дорогая моя. Уроню я тебя, понимаешь?

Обнимаю, повисаю и съезжаю. И весело барахтаюсь - тону в мягких теплых перинках цветов. Заботливые добрые руки легко проходят по моим волосам. Я подхватываю теплые ладони, прячу в них счастливое лицо и благодарно прижимаюсь губами.